Социология – Бачинин В. А. – Личность создателя гражданского общества
Трансгрессивные наклонности западного человека, прежде сдерживавшиеся средневековыми феодально-церковными социальными институтами, теперь обнаруживают перед собой широкое поле приложения.
Человек Нового времени – предприниматель, мореплаватель, землепроходец, честолюбец и авантюрист – устремляется к неизведанному, к тому, что раньше представлялось запретным. Вместо христианского смирения он демонстрирует неодолимую гордыню, а вместо служения Богу – дерзкие порывы к освоению мира. Сознавая ценность собственной личности, он находит юридическое выражение для своей потребности в личной автономии. Им становится набирающая силу идея гражданских свобод и естественных прав человека на социальное самоопределение. Параллельно европейский “юридический человек” предпринимает практические усилия по созданию специальных средств для проведения этой идеи в жизнь – парламентов, демократических партий, свободной печати и т. д. Через них у индивида как частного лица появляется возможность влиять на государство, ограничивать его властные функции, если они мешают проявлениям частных конструктивных инициатив и препятствуют дальнейшему развитию основ цивилизации и культуры.
Историческая социодинамика гражданского общества (российская модель)
В России необходимые социальные предпосылки для возникновения институциальных и внеинституциальных форм гражданского общества начали с достаточной отчетливостью обнаруживаться с середины XIX в. К этому времени в пределах империи уже существовали локальные структуры с признаками самоорганизующихся систем. Это были уездные города с отлаженным, устоявшимся бытом и с установившейся регулярностью жизненных, витально-социальных ритмов.
Складывались и активно функционировали дворянские сообщества, служившие оплотом цивилизованных отношений, существовавших помимо государственных структур. На их основе возникали земства как органы местного самоуправления, пытавшиеся отстаивать свои региональные интересы перед лицом государственной бюрократии из “центра”.
Первая мировая война и последующие две революции застали российское гражданское общество в его младенческой фазе становления. Слабость либеральных политических партий, малый опыт конструктивной парламентской деятельности, отсутствие многих необходимых свойств и качеств – все это вместе привело к тому, что внутри него взяли верх деструктивные силы и умонастроения. Они-то и сыграли роковую роль в судьбе российского государства, фактически сокрушив его.
Идеологи большевизма видели свою главную задачу в том, чтобы развенчать “буржуазные” идеи гражданского общества и правового государства. Принципы естественного права, также именуемые “буржуазными”, предстали в их трактовке как фальшивые и лицемерные, предназначенные эксплуататорами для обмана трудящихся.
Большевистская философия деспотически-тоталитарного неправа совершенно изгнала из своего лексикона концепт гражданского общества, поскольку, согласно ее постулатам, полная, безраздельная власть в стране должна принадлежать партийно-государственным институтам. Правоведение советского периода обрело исключительно “государствоцентристскую” ориентацию, ставящую на первое место не права и свободы личности, не интересы гражданского общества (ростки которого оказались почти полностью уничтожены), а интересы государства как такового.
Большевистское правоведение обосновало право государства вмешиваться в любую область практической и духовной жизни граждан, контролировать их, навязывать им этатистские ценности и нормы.
Практические усилия властей, устремленные в направлении тотальной регламентации всех сторон практической и духовной жизни народа и государства, выглядели как упорядочение социальных структур путем беспредельного увеличения степени единообразия составляющих их элементов. На первый взгляд, эти усилия, казалось бы, препятствовали возрастанию энтропии, блокировали угрозу распада социальной системы. Но имевшиеся при этом систематические нарушения необходимой и оправданной меры упорядоченности вели к тому, что постепенно на месте животворных форм воцарялись мертвящие структуры. Негэнтропийная функция дисциплинарных усилий трансформировалась в репрессивную. Вместо нарастания степени цивилизованности в социальной системе заявил о себе эффект ретардации, обнаружившийся поначалу как торможение, а затем как застой развития.
На поверку неправовой “сверхпорядок” оказывается ничем иным, как дисномией, то есть парадоксальным симбиозом упорядоченности и беззакония, химерическим соединением того, что в нормальных условиях несоединимо и потому имеет устрашающе-уродливый вид. Беззаконие верховной власти на фоне отсутствия гражданского общества задает исходные параметры жесткой дисциплинарности, в пределах которой граждане имеют обязанности, но не обладают правами, знают, что необходимо, но не ведают вкуса истинной свободы. Таким образом, при отсутствии гражданского общества государство и его институты выступили не гарантами социального порядка, а устроителями его химерического подобия ~ жесткой, неправовой, бесчеловечной дисномии.
Дисномия свидетельствовала о патологическом состоянии социальной системы. Оно и не могло быть иным в условиях ампутации гражданского общества как целого комплекса жизненно важных частей социального тела.
Не случайно при столь явной неполноценности социального организма государство перестало справляться с возлагаемыми на него обязанностями по разработке и применению средств взаимной адаптации встречных требований социума и индивида.
Будучи достаточно громоздкой и сравнительно косной системой, государство в ситуации кризиса становится причиной дисфункциональных инициатив, предназначенных гасить очаги недовольств, блокировать источники повышенных требований и претензий, исходящих от индивидов, и тем самым побуждать последних к сугубо адаптивному поведению.
Право перестает выполнять свои изначальные, соответствующие его истинной природе задачи. Происшедшая с ним дисфункциональная метаморфоза выступает как реакция на изменение социально-исторических обстоятельств. Политико – правовая система устремляется не в направлении поиска новых нормативно-ценностных средств и механизмов, способных облегчить индивидам адаптацию к меняющимся обстоятельствам, а в совершенно противоположном. Она стремится заблокировать, во-первых, источники индивидуальной социальной активности, в которых не видит ничего, кроме очагов “возмущающего поведения”, во-вторых, ликвидировать саму возможность повышения уровня цивилизованности всей социальной системы. В итоге обнаруживается противоречие между естественным стремлением цивилизации как живого макроорганизма к конструктивному развитию и деструктивной активностью стоящей на пути у этого стремления системы государственного неправа.
Опасность деструкции угрожает тоталитарному “сверхпорядку” прежде всего потому, что он представляет собой закрытую систему. Известно, что в таких системах верятность распространения беспорядка всегда выше вероятности сохранения порядка. Это происходит из-за того, что они тяготеют к уменьшению разнообразия содержания структуры, к увеличению его однородности. В результате редукции структуры резко уменьшается число продуктивных противоречий и заметно иссякает запас энергии.
Следствием этого оказывается понижение общей сопротивляемости перед неблагоприятными воздействиями.
Социальная система, в которой степень порядка высока, а проявления беспорядка не достигают нижней границы допустимой меры, утрачивает, в силу своей однородности, львиную долю собственных адаптивных способностей. Для ее существования оказываются необходимыми теперь уже строго определенные условия. Если же обстоятельства изменяются, требуемых условий нет в наличии, а у самой системы не хватает гибкости, чтобы приспосабливаться, то она начинает деформироваться и разрушаться.
Если бы в непосредственной близости с государством пребывала живая, динамичная система гражданского общества, она бы не позволила тому закоснеть и утратить жизнеспособность. Но, уничтожив ее, тоталитарное государство тем самым подписало себе смертный приговор с отсрочкой исполнения.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)