История социологии – Зборовский Г. Е. – § 2. Отечественная социология в 1920-1930-е гг
Развитие социологической науки в стране в последующее после 1922 г. десятилетие происходило на двух уровнях – теоретическом и эмпирико-прикладном. Рассмотрим вначале теоретические исследования.
Марксистская теоретическая социология в СССР
Наибольшим теоретическим влиянием на процесс становления советской марксистской социологии в начале 1920-х гг. пользовалась концепция Н. И. Бухарина, изложенная им в названной выше книге “Теория исторического материализма. Популярный учебник марксистской социологии” (1921). Небезынтересно отметить, что эта работа вплоть до 1929 г. переиздавалась восемь раз. Основная идея Бухарина заключалась в отождествлении социологии, точнее говоря, социологической теории с историческим материализмом. Исторический материализм был провозглашен социологической теорией марксизма. Он был определен как “общее учение об обществе и законах его развития, т. е. социология”*115. Еще одной особенностью концепции Бухарина явилось стремление доказать, что марксистская социология является самостоятельной дисциплиной, выступающей как частная наука по отношению к философии марксизма. Аналогичные или близкие позиции заняли Н. Н. Андреев. Д. С. Садынский, С. А. Оранский, С. Ю. Семковский и др.
*115: {Бухарин Н. И. Теория исторического материализма. С. 12.}
Некоторые из них пошли еще дальше, признавая конкретные социологические исследования как один из уровней социологической науки. Так, Оранский писал в этой связи: “Как общая теоретическая социология исторический материализм предполагает и возможность конкретной социологии, особого конкретного социологического изучения социальных процессов…”*116. Нужно отметить, что эта позиция впоследствии, в условиях восстановления социологии в “гражданских нравах” в 1960-х гг., была, по сути дела, воспроизведена (однако, к сожалению, без ссылки на се автора).
*116: {Оранский С. А. Основные вопросы марксистской социологии. Л., 1927. Т.1. С. 13-14. }
Другая группа марксистов (С. Я. Вольфсон, С. З. Каценбоген, З. Е. Черняков) заняла несколько иные позиции. Соглашаясь с основным тезисом Бухарина о тождестве исторического материализма и социологии, они рассматривали последнюю как составную часть философии. В целом следует отметить, что все изложенные выше точки зрения отражали своеобразную социологическую доминанту в подходе к соотношению философии, исторического материализма и социологии.
Имела место и, условно говоря, философская доминанта во взгляде на эту проблему. Ее сторонники (В. В. Адоратский, И. П. Разумовский и др.) полагали, что в историческом материализме есть философский и социологический аспекты. Первый состоял в подчеркивании материалистического понимания мира и исторического процесса, второй – в выявлении общей теории общества.
Крайним выражением так называемой “философской доминанты” явилась позиция авторов, отрицавших социологическое значение исторического материализма, более того, доказывавших, что социология носит враждебный по отношению к нему характер (A. M. Деборин. Н. А. Карев, И. К. Луппол, В. Н. Сарабьянов и др.). Эту позицию можно определить в качестве антисоциологической. Исторический материализм рассматривался только как научно-философская теория общества. Термин “социология” считался не только немарксистским, но и враждебным для исторического материализма, поскольку отождествлялся с буржуазной наукой об обществе. В лаконичной форме антисоциологическая позиция выглядела так: марксистской социологии нет и быть не может, социология может быть только буржуазной. В конце 1920-х гг. в ходе дискуссии (которая оказалась последней для социологии перед ее фактическим запретом) сформулированная точка зрения получила решающий перевес над другими. Этому способствовали соответствующие политические условия, связанные с утверждением культа Сталина, а также его личный интерес относительно запрета социологии.
Помимо дискуссии о характере связей и взаимодействий социологии и философии, о марксистской и немарксистской социологии, о возможности вообще ее использовать в рамках марксистской общественной науки существенное значение имело обсуждение позитивистских и натуралистических интерпретаций социальных явлений и процессов, которое содержало прямое отношение к социологии. Позитивистски и натуралистически мыслящие авторы часто встречались как среди социологов, так и представителей естествознания. Отметим, что сторонником социальной (коллективной) рефлексологии был известный психоневролог В. М. Бехтерев, развивали идеи социального дарвинизма социологи Н. А. Гредескул, Д. С. Салынский, Е. А. Энгель, отстаивали концепции зоосоциологии зоолог М. А. Мензбир, фитосоциологии – биологи И. К. Пачосский, В. Н. Сукачев и т. д. Популярными становились попытки соединить идеи К. Маркса и 3. Фрейда, биологизаторские трактовки социальных процессов.
Мензбир, например, рассматривал формы “общественной жизни” животных, начиная с муравьев и насекомых, и считал, что без этого нельзя понять социальную жизнь человека в обществе и общество в целом. У муравьев он “находил”, к примеру, республиканскую форму правления. Основная идея фитосоциологии состояла в том, что объектом изучения социологии является не только человеческое общество, но и весь органический мир, вся живая природа.
Что касается коллективной рефлексологии, то Бехтерев рассматривал в рамках ее предмета различные формы человеческой деятельности и общественной жизни как акты коллективного рефлекторного поведения. В его трактовке социальные стимулы вызывали коллективные реакции, а социальная рефлексология выступала как одна из форм социального бихевиоризма. Особенность подхода Бехтерева состояла в том, что он пытался найти точки соприкосновения своей коллективной рефлексологии и социологии. В работе “Коллективная рефлексология”, стремясь выявить различия между ними, он писал: “Для социолога несущественно знать, как образуются, и какие изменения происходят в деятельности и реакции коллектива по сравнению с реакциями и деятельностью отдельных индивидов. Он может, конечно, этим интересоваться, но это не его прямая задача, тогда как он естественно признает своей задачей выяснение отношений между социальными группами, как и самый факт установления социальных групп или коллективов. Таким образом, изучение способа возникновения коллективных групп и особенностей коллективной деятельности по сравнению с индивидуальной – дело коллективной рефлексологии, тогда как выяснение количества коллективов, их особенностей и взаимоотношения между этими коллективами в среде того или другого народа есть дело социолога”*117.
*117: {Бехтерев В. М. Коллективная рефлексология. Пг., 1921. С. 32. }
Ученый полагал, что изучение коллективной рефлексологии может дать очень много полезной информации для правильного понимания социальных процессов, характерных для объективных отношений между многочисленными общественными группами. Именно эту сторону дела – объективный характер процессов и отношений – он постоянно подчеркивал, считая, что для социологии важно опираться не столько на психологическую науку (которая предоставляет данные преимущественно субъективного плана), сколько на биологию и рефлексологию, поскольку они ориентируют на получение объективного научного материала.
Позитивистски и натуралистически ориентированные исследования стимулировали развитие смежной с социологией отрасли науки – социальной психологии. Поскольку в марксизме такой поворот не был “предусмотрен”, а социальная психология не значилась в спектре его научных интересов, возникли определенные трудности на пути консолидации этой дисциплины с социологией. Однако потребности нового общества, связанные с исследованиями в области труда, воспитания, формирования нового человека, стимулирования его общественной активности, выдвигали задачу развития социальной психологии. Тем более что за рубежом эта наука в 1920-х гг. получила широкое распространение. Перспективы развития эмпирической социологии в России в этот период, постановка и решение ряда практических и прикладных задач (о чем чуть дальше будет подробно сказано) были напрямую связаны с развитием социальной психологии.
В период с 1923-го по 1929 г. (время окончания дискуссии о соотношении марксистской и немарксистской социологии и в целом о необходимости этой науки в рамках марксизма) был опубликован ряд крупных социологических работ*118.
*118: {Садынский Д. С. Социальная жизнь людей. Введение в марксистскую социологию. Харьков, 1923.; Энгель Е. А. Очерки материалистической социологии. М., 1923; Андреев Н. Н. К вопросу о понимании закономерности в истории: социологический этюд. Л.; М., 1925; Каценбоген С. З. Марксизм и социология. Саратов, 1026; Пипуныров В. Н. Современное состояние социологии и перспективы ее будущего развития. Никольск, 1926; Черняков З. Е. Социология в наши дни. Л.; М., 1926; Вольфсон С. Я. Социология брака и семьи. Минск, 1929; Оранский С. А. Основные вопросы марксистской социологии. М., 1929, и др. }
В названных и иных работах обращают на себя внимание, по меньшей мере, две особенности. Во-первых, все они были теоретическими по своему характеру, в них ставились и рассматривались вопросы, касавшиеся предмета, специфики, структуры социологического знания, его функций, соотношения социологии и марксизма. Во-вторых, опубликованные издания свидетельствовали о большом интересе к социологии не только в столичных центрах Москве и Ленинграде, но и во многих других городах – Минске, Харькове, Саратове и т. д. Реальная география социологических публикаций выла достаточно широкой и охватывала десятки городов страны.
Для развития марксистской социологии периода 1920-х гг., особенно их первой половины, были характерны многочисленные дискуссии – устные и в публикациях, которые отличались, как правило, научной корректностью, терпимостью к оппонентам, отсутствием догматизма, искренней верой в справедливость и торжество идей марксизма. Эти дискуссии были чаще всего творческими, хотя бы потому, что велись людьми, многие из которых отличались высоким уровнем образованности, знанием иностранных языков и зарубежной философской и социологической литературы.
В указанных выше работах и дискуссиях поднимался целый ряд проблем, касавшихся не только предмета и метода социологической науки, но и социальной и национальной структуры общества и ее отдельных элементов, процессов классовой и социальной дифференциации. Исследователи стали обращать внимание на процессы классового расслоения, активно происходившие на селе*119.
*119: {См., напр.: Крицман Л. Классовое расслоение в советской деревне. По данным волостных обследований. М., 1926. }
Вместе с тем к концу 1920-х – началу 1930-х гг. стала вырисовываться в представлениях социологов социально-классовая структура советского общества, включавшая в себя два неантагонистических класса – рабочий класс и колхозное крестьянство и слой (группу), или межклассовую прослойку (ее называли по-разному), трудовой интеллигенции. Именно в это время обозначились контуры одной из основных в 1960-1980-х гг. социальных утопий – о сближении названных элементов социально-классовой структуры и создании в недалекой перспективе общества социальной однородности.
Еще в начале 1920-х гг. П. Сорокин полемизировал с марксистами, абсолютизировавшими классовую структуру нового общества в ущерб другим вариантам его социального расслоения и дифференциации. Последующие процессы в жизни советского общества, происходившие в первую очередь на селе и связанные с массовой коллективизацией, подтвердили правоту российского социолога, который, однако, в это время уже работал в США и мог анализировать их, лишь оперируя данными статистических исследований. Но они в это время были уже фальсифицированными и искажали процессы реальной социальной дифференциации советского общества.
(1 votes, average: 5,00 out of 5)